Высокий человек

Ukrainian Theater
Nov 1, 2018
3 min read

В память об Эдуарде Митницком…

Текст: Ирина Чужинова

Красноречие всегда подводит в самые нужные моменты.

Когда есть что и есть о ком, а все слова какие-то истасканные.

Единственное утешение – все эти громкие, как взрывы петард, эпитеты он услышал при жизни.

И великий, и философ, и похожий на библейского пророка, и режиссер-эпоха, и учитель сотен учеников, и продолжатель общего дела, и строитель своего театра…

Все правильно.

Он сделал много.

Другим бы на пару жизней хватило.

Но меня почему-то всегда больше интересовало, чего он не сделал.

Кем не стал.

Кому не подал руки, круто изменив свою судьбу.

Как не поступил. Чего так и не озвучил.

Наконец, что он так и не поставил.

Из этих «не» тоже вполне можно составить отдельную биографию.

Не стал футболистом и школьным учителем литературы.

Не подал руки подлецу и вору.

Не договаривал всегда финалы тех историй, где обида мешала говорить, а жаловаться не хотел.

Список абортированных по разным причинам замыслов, пожалуй, был бы таким же длинным, как и список поставленных спектаклей.

Ведь он пришел из времени, когда всё было нельзя, и попал во времена, когда всё стало можно.

Довольно странное ощущение, но не отпускает: ни Союз, ни независимость не были до конца его историями – и дело тут не в идеологиях, а скорее в идеалах.

Власть политического догмата сменилась властью капитала – а чем восхищаться?

На что смотреть, запрокинув голову?

Ему, высокому, всегда хотелось смотреть на высокое.

И на высоких.

Конечно же, не персонажей, а героев.

Героев литературных и героев своего времени.

И у него это запросто получалось – всегда на равных, всегда на высоте.

Он, пожалуй, один из последних режиссеров-портретистов, умеющих вглядываться в лица. Своих актеров, своих зрителей.

Его персональный «фейсбук» висит в его кабинете в Театре драмы и комедии.

К стене приколочены сотни фотографий: учебник по истории театра в картинках, персональная компактная энциклопедия…

Гордился этой коллекцией.

Перевешивал, меняя местами.

Убирал неугодных – «отфрендживал». Не знал, конечно, что сейчас это так называется.

Отсердившись, возвращал на место. Новых добавлял скупо. Только избранных.

Стена его славы. Стена его плача.

Эту стену я разглядывала с любопытством на первом собеседовании. И вся пёстрая компания с фотографий в упор смотрела на меня.

Не собеседование, а настоящий смотр.

Говорят, все встречи не случайны – но наша с ним встреча, а потом и 5-летняя работа, как мне и сейчас представляется, какое-то нечаянное везение.

Мое везение.

В 21 год не становятся завлитами академических театров, открытых до твоего рождения.

Но удача оказалась сильнее правила.

И мы начали разговаривать.

Длинные разговоры сразу обо всём.

С ним, кстати, никогда до конца не было понятно, о чём же вы всё-таки говорите: о себе или о театре, о мире или о людях, о том, что было или о том, чего никогда не было, но могло бы…

Понятно было только когда шутил. Понятно, потому что смешно.

Отменное чувство юмора при полном равнодушии к алкоголю – согласитесь, довольно редкое сочетание.

О чём же было со мной тогдашней часы на пролет так щедро можно было витийствовать?

Вести задушевные беседы бодро и лукаво – вопреки своему возрасту и моей глупости.

Догадалась потом.

Это он так создавал нас, свои «резервные копии».

Нас, к счастью, осталось много.

Каждый из нас – резервуар его памяти.

Его актёры, его ученики, его соратники в жизни и в искусстве.

Все те, кому он объяснил, зачем нужен театр.

Все те, кому он открыл свой театр.

Все те, кого он отпустил искать собственный театр.